Какая там была твоя последняя фраза? "Ну и чего ты от меня хочешь"? Кажется, именно так. Твоя последняя фраза перед тем, как ты пулей вылетел из моей квартиры с совершенно мирных посиделок со мной, пивом и рыбой с картошкой. То есть перед тем, как ты убежал, я еще успел растерянно-пристыженно промямлить "ничего", но едва ли это считается. Считается скорее то, что посиделки должны были перерасти в интимный вечер. Но это по моему плану, а по твоему ты должен был отправиться домой в десять и лечь спать без единой мысли в голове. Просто вечер был уж слишком расслабленным, чтобы не пытаться тактильно мучить тебя, да и выпил я, пожалуй, тоже немного "слишком". До определенного момента ты держался и сводил все к шуткам по поводу "глупого пьяного друга", а я все никак не мог остановиться: касался тебя там, где не надо было, смеялся тебе в шею, смотрел слишком жадно. Знал бы ты, что при этом творилось в моей голове, ты бы со мной вообще больше никогда не заговорил. Мои мысли метались от "Боже, как же я хочу его трахнуть" и до "Боже, я хочу его уничтожить и сломать", и это только в общих словах, а там еще было много подробностей не самого лицеприятного характера. Ты даже представить не можешь, до чего может довести отсутствие секса в таких пропорциях, как у меня. Я имею в виду, ты постоянно был рядом (уж я об этом позаботился), и я никак не мог скинуть с себя это полотно чувств: трепета и вины. А еще постоянно рядом были какие-то другие люди, которые могли оказаться в моей постели и на моей коже, но не оказывались, потому что единственное, о чем мне хотелось думать по ночам, так это что у нас с тобой у обоих по венам течет кровь и на этом наше с тобой сходство заканчивается. Короче говоря, где-то там было и желание истязать тебя до истерики (твоей, понятное дело, не моей), унизить тебя, использовать. Не то, чтобы я действительно нуждался во всем этом, просто интенсивность моего "отказа" от тебя переходила в своеобразную ломку с психо-галлюцинациями.

Так вот в тот вечер ты хлопнул дверью, и я с тяжелой головой отправился спать, в очередной раз осознанавая, что стратег из меня хреновый. А потом посреди ночи кто-то позвонил в звонок, и я уже было собирался открывать дверь, пряча за спиной на всякий случай лом, как увидел в глазке твою оптически искаженную фигуру, стоящую к двери почти спиной. Я открыл замок, и в итоге мы занимались всю ночь чем-то неописуемым и животным, начиная с пресловутой прихожей и заканчивая спальней. Да, вот как-то так мы вроде бы и стали снова вместе, только, конечно, все поменялось. Не то, чтобы мы поменялись местами, я, пожалуй, даже не смогу описать это так, чтобы кто-то кроме нас с тобой еще понял. Ты действительно стал казаться мне как-то взрослее, серьезнее, может быть. Теперь на вечеринках ты не отказывал себе в том, чтобы потереться с кем-нибудь на танцполе, пьяно приоткрывая губы и прикрывая глаза, все эти распутно-чувственные взмахи ресниц и честности ни на грамм. Конечно, если я в этот момент подходил к тебе, ты тут же забыл про своего бывшего партнера и целовал меня настолько нецеломудренно, насколько это вообще возможно в этом мире.

Мы возвели секс в ранг нового культа, а может быть даже искусства, видимо, пытаясь возместить им свои внутренние потери, покорность обстоятельствам и месяцы неистового поиска собственных душ. Где ты нашел свою, я не знаю, но моя была у тебя в кошельке. Мы трахались на всех возможных поверхностях, делали это в поразительно дурном тоне, иногда доходили до тошнотворно-возбуждающей пошлости, а иногда утопали в полусонной инерции только потому, что не чувствовать тел друг друга было сравнимо с клятвопреступлением. Как мы, к примеру, занимались сексом на полотенце на полу в ванной. Все нормальные люди делают это либо в душе, либо уж хотя бы в самой ванне, но явно не на полотенце на полу, вжимаясь в друг друга так, чтобы как можно меньше частей тела касалось холодного кафеля.

Если я некогда был уверен, что, грубо говоря, ты - любовь всей моей жизни, уж прости за бульварность, и что я навсегда останусь с тобой, то теперь непоколебимой для меня оставалась только первая часть. Я позволял тебе делать со мной все, что угодно, а ты ставил меня на место. Ты будто наказывал меня за все, что я сделал. Все это не напрямую, конечно, а постоянной давно проигранной дуэлью. Ты перестал быть моим любимым ребенком, и я не мог себе этого простить. Я не могу сказать, что та сторона, в которой ты стал несколько более разумным в спорах и прочее не нравилась мне, но я скучал по... Скучал по тебе, даже когда ты был рядом. Больше всего именно тогда, когда ты был рядом.

Вся наша история стала отдавать именно той выблеванной любовью, которая въедается так, что никакой пятновыводитель не поможет. Каждый день я расплачивался за собственный ошибки, ты становился все взрослее, а мне так нужен был маленький мальчик в тебе, не для того, чтобы удовлетворять на нем свои педофильские наклонности, а чтобы дышать без астматических барьеров.

А потом так получилось, что мне нужно было съездить повидать родителей, буквально на пару дней, не совсем за город, но ехать надо было опять же на электричке, меньше часа. Я распрощался с тобой и поехал на вокзал. Знаешь, меня одолевали все эти предчувствия, усталость, даже некая побежденность. Господи, я не могу это объяснить, это настолько невыразимо и настолько не оставляло меня в покое, что я не смог бы выцедить это даже через ситечко глубинного психоанализа. Короче говоря, я ехал на этом чертовом поезде, хмуро прислонившись к подоконнику и не предвкушая абсолютно ничего, нет, я не был в депрессии, в конце концов у меня же был ты, нет, я не считал, что наши нынешние отношения - это только тень предыдущей попытки, мы просто слишком внезапно осознали свой истинный возраст. Я хотел и не хотел назад, я хотел тебя, все сразу и пролитую на чистое постельное белье чашку кофе в придачу.

Но до родителей я так и не доехал, потому что мой долбаный поезд попал в аварию. В итоге мы стояли на месте часа два-три, а потом нас решили отвезти обратно на станцию. Нет, ничего такого, никто даже не пострадал, но движение встало, и ремонтные работы там по ходу требовались весьма серьезные. Родителям я сразу же позвонил и предупредил, а вот тебе - нет. Не знаю почему, но меня трясло и одолевало внезапно мандражирующей робостью. Я не смотрел в окно, потому что были слишком темно, я не мог смотреть на все эти недовольные лица вокруг, мне хотелось закрыть глаза и заснуть на этом гребаном сидении, как это умеешь ты.

Со станции я поехал сразу к тебе, тебя же предсказуемо не было дома, потому как ты собирался сходить в паб выпить вместе с нашими чудными друзьями, рассказать им о них и не рассказать о нас. У меня, конечно, были свои ключи, так что я без труда попал внутрь твоей съемной квартиры и растянулся на кровати в спальне, слушая шумы бетонных блоков и уличных свор.

Довольно скоро вернулся и ты, мерно щелкнул ключами в замке и позвал меня прямо из коридора. Я не откликнулся, только продолжал лежать с закрытыми глазами и ждать, когда ты сам доберешься до спальни. Я лишь едва слышал шуршание твоих брюк, а потом почувствовал, как кровать рядом прогибается под тяжестью твоего тела, а мое сердце - под тяжестью твоего чувства ко мне. Не знаю как мы умудрились додуматься до такого, но в итоге мы сидели друг напротив друга, накрывшись одеялом аки палаткой, и все это так напоминало чтение первых порножурналов в детстве. Мы сидели прислонившись лбами друг к другу, держась на предплечья, за ноги, за простыни, хоть за что-то, чтобы не утонуть в этой темноте, в этой несдержанности, в друг друге. Посмеивались, как идиоты, мой возраст и пол не позволяют сказать "хихикали". При этом я был чистым, как стекло, а ты лишь слегка мутным, как горный хрусталь. Потом мы целовались, нелепо и неясно, и я никак не видел твоих глаз.

Я все пытаюсь привести свою голову в порядок, но сейчас мне просто лень. Тебя нет со мной в постели, потому что уже час дня, и ты встал рано, в отличие от меня, и у меня такое ощущение, что я сейчас дрейфую на каких-то странных волнах из белых пододеяльников и моих собственных ответов на риторические вопросы. Я встаю, выхожу из спальни и нахожу тебя в соседней комнате перед телевизором, ты доедаешь какой-то сэндвич всухомятку, оборачиваешься на меня и чуть двигаешься на диване, но я не сажусь рядом, потягиваюсь и наблюдаю за тем, как ты смотришь новости про мой поезд. Вчера ты спросил, почему я вернулся, я даже что-то там ответил, самому интересно вспомнить, что. Ты грызешь указательный палец и молчишь, не здороваясь и не спрашивая не хочу ли я, к примеру, съесть твой второй бутерброд или хотя бы надкусить. Напряженная сцена у нас выходит, поэтому я все же сажусь рядом, бесцеремонно разваливаясь и гипнотизируя-таки твой пока еще нетронутый сэндвич. Ты вздыхаешь и переводишь на меня взгляд, а потом заваливаешь на бок в мою сторону, то есть прямо на меня, не меняя положения, просто слегка падаешь под наклоном, перемешиваешь свои волосы с моими, легко и ненадуманно, и мне хочется рассказать тебе всю мои жизнь сейчас.

Я не жду, что ты что-нибудь скажешь сейчас. Хочешь мою душу? Чего ты еще хочешь? Ну на, бери, читай, люби, трахай. Что я тебе еще могу дать? Что ты мне еще можешь дать? Если бы я мог, я бы многое изменил в этом мире, я бы, к примеру, сделал нас с тобой рельсами, идущими всегда рядом и рука об руку, бесконечной дорогой, некончающимся путешествием по сельской местности, по крупным и не очень городам, с мостами и перегонами, станциями и стоянками. Но все, что я могу сделать, это вытянуть руку тебе навстречу, чтобы ты успел запрыгнуть на подножку, а уж с билетами мы как-нибудь разберемся. Знаешь, высунуться наполовину из окна, курить одну постоянно гаснущую сигарету на двоих и никогда больше не останавливаться.



ps посвящается всем, кто слышит аккорды в стуке колес