Clap Hands, Here Comes Charlie
Эрик/Чарльз
Эрик/Чарльз
part 5
part 5
Фрост припарковалась за несколько кварталов от дома, в котором находилась будущая квартира Шмидта. Слава богу, она заехала за Эриком не на своей машине-альбиносе, которая выделялась бы даже на какой-нибудь особо дорогой стоянке в Голливуде, но на весьма неприметном синем седане, кажется, эдсел рейнджере.
Они засели где-то на полчаса в бистро, напротив которого на другой стороне улицы стоял их седан. Эмма показала Эрику кое-какие планы дома, которые ей удалось раздобыть, и Эрик попытался запомнить их настолько, насколько это было возможно за столь короткий промежуток времени.
- Заберешь их потом с собой, я сделала себе копию. И еще одну запасную, на всякий случай, - сказала Фрост, заливая сливки в очередную чашку кофе, Эрик только кивнул в ответ, не переводя взгляда с чертежей.
Сама Эмма осталась в бистро, мотивируя это тем, что она в белом и лезть на крышу в ее планы на этот день не входило. «Ты же, блядь, алмазная», - так и танцевало на кончике языка, но в общем-то было очевидно, что это действительно слишком рискованно. Потому как даже в относительно тихом и пустом переулке их могли заметить (пропустить алмазную женщину, лезущую по пожарной лестнице было бы нелегко). Логика, однако, не улучшала его отвратительное утреннее настроение.
- В любом случае, почти все приспешники Себастьяна знают меня в лицо и узнают издалека. Пусть и немногие остаются с ним на продолжительный период времени, кто знает, сколько из них помнят меня, - добавила Фрост, осторожно держа между средним и указательным пальцами еще не прикуренную сигарету. - И далеко не все с готовностью купятся на объяснение того, что мы с тобой там делаем. Я, как ты знаешь из собственного опыта, далеко не у всех оставляю приятные воспоминания. Когда вернешься — сверимся с планами.
Ее улыбкой можно было бы с легкостью разрезать стекло.
Эрику оставалось надеяться только на то, что его опыта по поводу того, как действовать в подобных ситуациях, будет достаточно, а учитывая то, как долго он работал один, это вселяло определенную уверенность.
- Я в тебя верю, дорогой, - высказала в напутствие Фрост, выдыхая белесый дым.
Подкрепляемые его способностями, взлом и проникновение стали для Эрика за долгие годы второй натурой. Замки слушались его с неисчерпаемым постоянством, сейфы шептали и нежно щелкали кодовыми замками, двери и окна даже не пытались быть хоть сколько-нибудь серьезным препятствием, машины заводились от одной мысли, а мотоциклы просто дрожали от возбуждения, и, если бы у Эрика было чуть меньше привязанности к некоторым своим вещам, он бы точно предпочитал мотоциклы. Любое металлическое чудовище или звонкая Тинкербелл связки ключей обычно вели себя будто непонятые миром одинокие существа, которые ждали Эрика всю свою жизнь. Впрочем, возможно, Эрик тоже ждал каждого из них всю жизнь.
С крыши было достаточно легко попасть в затхлый темный чердак: помещение с большим потенциалом, явно не реализованным. Подъезд был похож на тот, по которому Эрик каждый день спускался к выходу из своего все еще весьма нового дом; такая же спиральная лестница, но намного шире: огромные, широкие, гладкие деревянные перила, узорные и отполированные тысячами пальцев, каменные ступени без острых углов, сглаженные на ребре. Двери квартир — высокие и тяжелые, тоже деревянные, похожие на гигантские резные рамы для картин. Кажется, любой, проживавший в таком доме, подсознательно считал себя мировым шедевром, достойным шикарного обрамления.
В подъезде было тихо и безлюдно, посреди дня это было более или менее ожидаемо, так что Эрик осторожно пробежался по этажам и осмотрелся, никакого человеческого присутствия поблизости (пуговицы, ширинки, любые металлические движения) он не улавливал, так что это дало ему время застыть перед дверью будущей квартиры Шмидта (единственной на предпоследнем, третьем, этаже) и максимально «прощупать» все металлическое, что было внутри. В голове медленно, но вполне достоверно (и наверное, даже более достоверно, чем если бы он мог видеть это собственными глазами, потому как зрение могло обманывать, но сила Эрика — никогда) выстраивалась планировка квартиры и все ее наполнение. По гвоздям было не особенно легко определить природу того, что они скрепляли, но некоторые формы все же угадывались. Замки и дверные ручки легко помечали дверные проемы.
И все было бы идеально и так, как и должно быть, если бы голова одровременно с этим не пыталась решить одну непростительно нелегкую задачу, а именно: как отогнать от себя мысли о том, что ночью Эрик ощущал, как гости под напором полиции спешно расходились из квартиры снизу, пытаясь улизнуть незамеченными, а весьма определенная форма часов и запонок Чарльза так и не возвращалась домой, и, даже когда Эрик проснулся засветло, Ксавье все так же не ощущался поблизости. Если только он ни потерял часы и ни спал преспокойно у себя в кровати, укутанный в пижаму с пластиковыми пуговицами, или просто напросто голый. Черт, Леншерр, сейчас совсем не время думать о голом Чарльзе Ксавье.
Из одной из квартир на первом этаже кто-то вышел, и, судя по эху разговоров, это был портье. Информация не лишняя, однако человек, который постоянно находится в доме — не самая лучшая новость.
В конце концов, Эрик осторожно пробрался обратно на чердак и оттуда еще раз прощупал все запасные выходы: окна, пожарная лестница, черный ход, точнее два черных хода — один с лестницы и второй (теперь понятно, откуда он там) из квартиры портье. Все совпадало с планами Фрост и восхитительно дополняло их, отчего у Эрика начинала слегка кружиться голова — слишком много информации для восприятия, но это несомненно было одним из его любимых ощущений.
Следующие несколько часов они провели с Фрост в еще одном бистро, недалеко от отеля, в котором она остановилась. Эрик рассказал ей все, что успел выяснить, а потом снова и снова прокручивал у себя в голове объемный план дома, пытаясь не упустить ни одной детали. Через четыре дня они с утра будут дежурить вокруг дома, куда Эрик проникнет с крыши, а Эмма через черный ход (который Эрик предварительно для нее откроет). На месте останется только тихо и как можно быстрее разобраться с охраной и случайными свидетелями. Со Шмидтом же разбираться придется долго, по крайне мере Эрик искренне на это надеялся.
Возможно, следовало бы задаться вопросом, в какой степени при этом стоит доверять Фрост. Не то, чтобы он верил ей безоговорочно, но факт того, что слишком весомая часть плана держалась на ней, был очевиден и порой не давал Эрику заснуть. Конечно, у нее были нужные контакты, но некоторая информация, которую ей удавалось получать заставляла паранойю Эрика всерьез зашевелиться. Впрочем, обычно на смену этой паранойе приходили мысли о том, что едкая ненависть Фрост к Шмидту не оставляет сомнений в искренности ее мотивов. Однажды Эмма показала Эрику то, что не показывала до этого, кажется, больше никому, кроме нескольких своих докторов: шрамы, спрятанные от чужих глаз в складках кожи, ненавязчиво, но скрупулезно прикрытые одеждой, отвратительные и очевидные.
Эмма Фрост вообще была очень странной личностью: в ней нечто наподобие стокгольмского синдрома смешивалось с истинно женской мстительной озлобленностью.
Эрик вернулся домой ближе к вечеру, когда солнце заливало улицу оранжевым, как машинное масло, светом, грязным из-за снова собиравшихся на тебе туч. На первом этаже кто-то все так же последовательно насиловал клавишный инструмент, на лестнице был слышен голос мистера Януоши с пятого этажа — все в целом было до тошноты обыденно. И судя по тому, что ощущал Эрик, квартира Ксавье все еще (или снова) пустовала. Не то чтобы это было странным — у Чарльза, кажется, не было какого-либо расписания дня, хотя чтобы сказать точно нужно было пожить с ним по соседству еще хотя бы с месяц.
Эрик вдруг понял, что понятия не имел, чем Чарльз занимался в жизни. Откуда он брал деньги и время на все эти вечеринки, работал ли он, и если да, то кем и где. В его, Чарльза, спальне собирали пыль многочисленные научные книги и какие-то неясный рукописи, так что можно было бы предположить, что Ксавье зарабатывал на хлеб, будучи либо каким-нибудь писателем-фантастом, либо... ученым? Учитывая его образ жизни, писатель-фантаст логичнее (хотя и не намного) вписывался в эту богемную картину. Эрик представить себе не мог, о чем ученому говорить со всей этой сворой странных, разноперых персонажей, которая составляла круг его знакомых.
Чертов Чарльз Ксавье.
Открыв окно у себя в спальне, Эрик растянулся на кровати, уткнувшись лбом в подушку, считая каждый свой медленный и глубокий вдох. Голова слегка ныла, тяжелая, словно резина из особо твердого каучука, будто Эрик слишком долго спал и все никак не мог прийти в себя. Разговоры с Фрост вообще давались ему нелегко, каждый раз после встречи с ней слегка побаливала голова, особенно макушка и затылок, и Эрик мог думать только о том, что ему хотелось бы видеть ее настолько редко, насколько это вообще позволяла их ситуация.
Иронично ли, или парадоксально, но темы Ксавье и Шмидта отвлекали Эрика друг от друга, но, к сожалению, не было ничего, что задерживало бы на себе достаточно внимания, чтобы Эрик перестал думать о первых двух. Сейчас, кажется, Ксавье был лучшим выбором, просто потому, что не вызывал мигрени. По крайней мере не сегодня.
Что он вызывал, однако, так это неопределенное чувство неудовлетворенности где-то в районе живота, и Эрик не мог заставить себя прекратить думать об этой чертовой брюнетке... или шатенке... черт ее разберет.
Не то, чтобы все это было удивительно. Чарльз был широко известным в узких кругах, очаровательным, привлекательным и, стало быть, не отказывал миловидным дамам, и это было более чем логично. Кто станет отказываться от таких подарков судьбы? Эрик бы, пожалуй, не отказался, при прочих равных условиях. Наверняка, секс с телепатом должен был быть чем-то необычным и точно ни на что не похожим. Если этот телепат знает обо всем, что тебе хочется, и обо всем, что ты хочешь с ним сделать...
Эрик раздраженно выдохнул, перевернулся на спину и ожесточенно потер глаза. Может быть, надо было все же думать о Шмидте. Если бы только голова не отдавала гулким ударом по жестяному ведру при каждой мысли о нем.
И этот чертов рот. У Ксавье, не у Шмидта, конечно. Любая женщина позавидовала бы такому натуральному цвету губ. Без помады он, по наблюдениям Эрика, обычно появлялся у кого-либо на губах после того, как они долгого и усердно сосали чей-нибудь член.
Твою же мать.
Это точно было отвратительной идеей. С какой стати Эрик вообще об этом думал? Самое ужасное состояло в том, конечно, что намеренно прекратить такой поток мыслей было невозможно. Не то чтобы Эрик был очень уставшим, скорее гипер-сконцентрированным достаточно долгое время до этого. Пожалуй, единственное, что могло помочь в этой ситуации, так это сконцентрироваться на чем-то еще.
Эрик поднялся с кровати, подошел к письменному столу, на котором стояла початая бутылка виски и пустой, но липкий изнутри, стакан. Виски и печатная машинка казались наилучшей альтернативой в данной ситуации. Как и в любой другой ситуации, если только она не включала в себя секс. Чертов секс и его продолжительное отсутствие. Честное слово, если бы он так не ненавидел Фрост, он еще хотя бы задумался. Правда предпочел бы посмотреть, как Чарльз трахает эту чертову брюнетку. Что-то подсказывало Эрику, что это было бы до ужаса похабным зрелищем, и самым непотребным в нем был бы, конечно, сам Чарльз: с этим своим ртом, как у дешевой бляди, работающей сверхурочно, обнаженной спиной и мягкой, упругой задницей.
Возможно, сказывался тот факт, что Эрик не думал о Ксавье весь день, и теперь мозг, видимо, наверстывал упущенное. Жизнь на глазах превращалась в сплошной сюр, и было совершенно неясно, как с этим бороться.
Эрик на пару секунд прижал стакан ко лбу, после чего залпом осушил его содержимое. Наверное, надо было дописать тот рассказ про девочку, влюбившуюся в своего насильника, и все это где-то в партизанской Европе второй мировой. Девочка была обречена. Как и Эрик. Не то чтобы, конечно, Эрику удавалось хорошо писать про девочек, поэтому он и бросил эту историю изначально. Эрик вздохнул, вынул из машинки наполовину заполненный текстом лист, достал из стола папки со своей писаниной и попытался вспомнить, в какой же из них находился этот чертов рассказ. И вспомнил, что сжег его еще в прошлом месте своего пребывания, прикуривая от каждого листа сигареты, одну за одной. В итоге Эрик вставил в машинку чистый лист бумаги и уставился на него, пытаясь максимально очистить голову от ненужных мыслей. Вместо этого в голове продолжали мелькать нагретые пальцами металлические застежки запонок, расстегивающиеся ширинки и губы, обсасывающие то тонкий мундштук, то толстый член. Твою мать. Дважды, трижды, бесконечно. В конце концов, кто мог запретить Ксавье заниматься сексом со всеми брюнетками, которые решат на нем повиснуть. Или которых он захочет очаровать сам.
Эрик вдруг подумал, как ужасно и даже неловко теперь будет находиться рядом с Чарльзом, если эти чертовы мысли будут продолжать атаковать его с таким же нарастающим постоянством. Громкие, настойчивые мысли и не менее громкие, непристойные образы, а как сделать их тихими и незаметными для телепата Эрик понятия не имел.
И хотя это было нелепо и неуместно, но трудно было заставить себя поверить в то, что картинка, на которой Чарльз давится чьим-нибудь членом, не радовала глаз. Пожалуй, она была даже более привлекательной, чем голова Чарльза между ног у какой-нибудь девицы.
Эрик вдруг понял, что вокруг него взвились жидким осиным роем отзвуки клавиш печатной машинки. На листе красовалась одна единственная фраза: «Чарльз давится чьим-нибудь членом».
Эрик выдохнул какой-то странный звук, похожий на рык и, долив себе виски, с помощью своей силы перевел каретку к началу строчки и напечатал ряд из букв «Х» поверх злосчастного предложения.
С другой стороны... Возможно, если вылить всю эту маниакальную блажь из головы на бумагу, то мысли перестанут быть настолько громкими и упрямыми.
Эрик глотнул виски, откинулся на стул и посмотрел на запечатанное иксами предложение, потом перевел каретку на новую строчку и начал заново.
Эрик выдохнул и понял, что не мог думать не о чем другом. Что такая пугающая сосредоточенность обычно несла за собой дурные последствия. И что он так и не сдвинулся с места, ни на сантиметр, все так же сжимая в поднятой руке стакан с виски.
«Какой же ты чертов псих, Леншерр», - пронеслось у него в голове.
Чарльза или все еще не было дома, или он спал, и это одновременно успокаивало и раздражало.
Эрик выдернул бумагу из пишущей машинки, аккуратно сложил пополам и положил на дно одной из своих папок. Несмотря на открытое окно, в комнате все равно было душно.
Вытягивая из кармана пачку сигарет, Эрик подумал, что едва ли то, чем он только что занимался можно было назвать сексом, но курить хотелось все равно просто до остервенения. Трахаться хотелось еще больше. К тому же по ребрам стучало чувство странной неловкости, наигрывая какую-то стыдливую жалкую песенку. Эрик вытащил лист со своим злополучным потоком мыслей из папки, смял его и выкинул в пустующее рядом со столом мусорное ведро. Наверное, стоило бы просто пойти принять душ и подрочить, думая о том, как Эмма Фрост или кто-нибудь еще с грудью такого же размера скользит сосками по его груди.
Эрик в очередной раз залпом допил виски и направился в ванную, продолжая кусать измусоленную сигарету.
Можно было бы подумать, что это ничего не изменит, но после — ему действительно стало легче. Было в этом нечто вроде кульминации.
***
Эрик ощутил присутствие Чарльза в квартире снизу ближе к ночи, после чего его мозг выстроил дикую догадку (основанную на движении и относительном расположении запонок, пуговиц и часов) о том, что Чарльз пришел домой и почти не раздеваясь рухнул на постель.
В целом этого было достаточно, чтобы Эрик не насиловал собственную голову всю оставшуюся ночь.
На следующий день, как по часам, после полудня к нему в его квартиру постучали, и Эрик даже не пытался делать вид, что за дверью может оказаться кто-то другой: Чарльз прижимался виском к дверному косяку и скреб ногтем какое-то сероватое пятно на двери.
- Надо полагать, ты только что проснулся? - предложил Эрик.
Чарльз слегка поднял брови и едва заметно улыбнулся, то ли сдерживаясь, то ли несколько не в себе:
- Вовсе нет, друг мой, я уже успел принять душ и покормить Кота.
- Доброе утро, Чарльз, - почему-то ответил Эрик и не стал сдерживать свою ухмылку, хотя у утра давно уже вышел срок годности.
- Доброе утро, Эрик. Не хочешь сходить куда-нибудь пообедать? - Чарльз потер глаза и еще сильнее привалился к косяку.
Эрик было подумал, что было самое время смутиться и вспомнить о смятом листе в мусорной корзине, но что-то в нем то ли успокоилось, то ли смирилось, потому как мало ли кого и что кто-то представляет в душе или в темноте собственной спальни. Это ничего не значит и ни к чему не обязывает. Поэтому даже думать теперь о недавнем «инциденте» было проще. Тише, наверное. В любом случае, Чарльз не подавал никаких знаков возмущения и праведного негодования.
- Ты снова угощаешь? - поинтересовался Эрик, уже снимая свой плащ с круглой вешалки у двери. Это хотя бы должно было отвлечь Эрика от поцарапанной и запиленной пластинки, крутившейся у него в голове и беспрестанно твердившей «три дня три дня три дня». Сон в ближайшие три ночи ему вряд ли грозил.
Чарльз скривился, и было в этом что-то не то. Едва ли Эрик смог бы объяснить, что именно, но чего-то явно не хватало. Скорее всего, излишнего и раздражающего оптимизма, который следовал за Ксавье, как дворняга вслед за засаленным и покрытым запекшейся кровью пакетом от мясника.
- Не то чтобы мне было жалко денег на своих друзей, не пойти меня неправильно. Но Эрик, заплати за свой чертов бургер сам, - проворчал Чарльз, не злобно, скорее даже с какой-то извращенной нежностью, но это все равно было на него не похоже. Эрик был готов к тому, что с ним сейчас начнут бессовестно флиртовать, и когда этого не случилось, это несколько выбивало из колеи.
- Кто-то сегодня встал не с той ноги? - спросил Эрик, закрывая дверь и искоса поглядывая на Чарльза.
- Я бы сказал, что я встал вообще не с ноги. Возможно, с головы. Это хотя бы объяснило эту чертову головную боль. Ужасно хочу пиццы. В «Лаки», в 10 минутах ходьбы отсюда, отличная пепперони. Я же должен показать тебе все самые приличные рестораны в городе, правда?
- Я бы очень опасался мест, которые ты называешь приличными, Чарльз. Ничего личного.
На этот раз из Ксавье удалось вытянуть его фирменный низкий смешок.
«Лаки» едва ли можно было назвать рестораном. Небольшое заведение в один зал с барной стойкой и потертыми красными сидениями диванов. Стена, выходившая на улицу, почти полностью состояла из огромных окон, сквозь которые все проходящие мимо пялились к тебе в тарелку.
По настоянию Чарльза они заказали пиццу за 75 центов, одну на двоих, два стакана кока-колы, и поедали свои порции молча и сосредоточенно, явно потерянные в собственных мыслях. Эрика слегка потряхивало, и по идее это должно было пройти к концу дня, когда волнение и возбуждение впитаются в кожу в привычной концентрации. Через три дня он должен был пустить пулю Шмидту в лоб.
Однако кое-что неизменно отвлекало от этих мыслей. Эрик не был телепатом, в отличии от некоторых, но за годы своих путешествий и общения с весьма определенным типом личностей жизнь научила его многое понимать по языку тела. Чарльз выглядел усталым. Можно было подумать, что виной этому были нескончаемые часы неистового секса, если бы Ксавье при этом не выглядел не менее серым, чем только что размешанный с водой бетонный порошок. Он не лоснился пост-коитальной сонливостью, никаких искусанных губ и всего, что могло к этому прилагаться. Эрик при этом испытывал странное и противоречивое ощущение то ли облегчения, то ли тревоги.
- Когда ты слишком мало болтаешь, я начинаю беспокоиться, - негромко заметил он вслух.
Чарльз перевел на него взгляд, до этого покоившийся в тарелке, и улыбнулся, как обычно, и при этом — иначе, будто взрослее. Эрик подумал, что понятия не имеет, сколько Чарльзу лет.
- Двадцать семь, - сказал Чарльз, уперся локтем в стол, а подбородком — в ладонь.
- Ты снова не соблюдаешь личное пространство, или я снова слишком громко думаю?
- Прости. Самоконтроль сегодня совсем не к черту. Мне бы поспать еще часов пять, но я боюсь, что от этого у меня только сильнее будет болеть голова.
Эрик почувствовал в сердце укол адреналина, микро-взрыв паники и мобилизации собственного сознания. Находиться рядом с Ксавье, который не может держать себя в руках (точнее, в собственной голове), когда у Эрика в голове перманентно и на повторе крутится план по убийству Шмидта, было, мягко говоря, неосмотрительно.
Чарльз закрыл глаза и положил руку на стол, ладонью вниз:
- Я клянусь тебе, я не собираюсь лезть в твои личные и сокровенные тайны. Твой разум мне сейчас ощущается, как циркулярная пила: такой же громкий и враждебный. Это очень неприятно.
После минуты неповоротливого молчания, будто в комнату зашел кто-то голый и все пытались делать вид, что не замечают этого, Эрик ответил:
- Извини.
И еще через минуту решил, что стоит поинтересоваться, что с Чарльзом случилось, но понял, что понятия не имеет, как для этого нужно правильно составить вопрос.
«Сейчас твой дар бы нам очень пригодился, Чарльз», - попытался «направленно» подумать Эрик.
Ксавье расцвел первой за сегодня цветной улыбкой, но ответил не сразу.
- Эрик, ты можешь представить себе, что... - начал было он, но замолчал.
Потом улыбнулся шире, отражая на розоватых щеках странный, мутный блеск в глазах, и продолжил, понизив голос, тихо и будто заворожено:
- То, что делает нас с тобой теми, кто мы есть. Это ведь не какой-то неясный дар от какого-нибудь особо извращенного бога. Все это объясняется научно, друг мой, и ничего нового в этом мире после Дарвина еще не придумали. Это мутация. Мутация превратила одноклеточные организмы в доминирующую форму воспроизведения жизни. Бесконечные формы разнообразия в каждом поколении. И все это благодаря мутации.
Эрик растерянно молчал, потому как, все это было крайне интересно, но едва ли это было предметной областью, в которой он хоть сколько-нибудь ориентировался.
Чарльз ухмыльнулся, одно временно с этим пытаясь изобразить на лице ложную невинность, и это было уже больше похоже на него прежнего.
- Между прочим, эта фраза когда-то неплохо срабатывала, если тебе хотелось снять кого-нибудь на ночь.
Эрик вопросительно поднял бровь:
- Осторожно, Чарльз, иначе я подумаю, что твои непристойные предложения наконец-то начинают набирать вес. С наукой трудно поспорить. Не говоря о том, конечно, что это худшая фраза, с которой можно начать знакомство.
Ксавье вздохнул:
- В целом, ты прав. Но, - на этом месте он снова расплылся в широкой, головокружительной улыбке, - если серьезно. Только подумай, сколько таких же, как мы с тобой, людей может быть вокруг нас. Моя... Рейвен. Моя сестра. Сводная сестра на самом деле. Она тоже... И она совершенно удивительная. А сколько еще удивительных и бесконечно разнообразных мутаций может быть у людей по всей земле. Мне трудно это представить, потому что от одной мысли меня начинает мучить вертиго.
Вертиго, твою мать.
- Разве это не... одна из самых необыкновенных вещей, о которых когда-либо можно узнать? - Эрику трудно было дать отрицательный ответ, глядя в полное какой-то незащищенной и одновременно целеустремленной надежды лицо Чарльза. Янус бы позавидовал такому мастерству.
Но все же первое, о чем подумал Эрик, касалось, конечно, Шмидта. Чем больше «мутантов» было вокруг, тем больше была вероятность того, что через три дня (три дня) Эрик встретит отпор, которого совсем не ожидал. Нужно было поговорить с Фрост.
Но сначала — оторвать взгляд от непристойного рта, обхватывавшего соломинку и потягивавшего через нее газировку.
- Ты умеешь хранить секреты, Эрик? - вдруг спросил Чарльз.
- Ты даже представить себе не можешь, насколько хорошо.
- А я не умею. По крайней мере, от некоторых людей — никогда.
Ксавье кусал губы, глядя в пустовавшую тарелку, а от этого зрелища нужно было прятаться и как можно скорее.
Эрик направился к барной стойке, где спросил можно ли было воспользоваться в этом заведении телефоном, потом, после утвердительного ответа, набрал номер отеля, в котором жила Эмма, где с ресепшена его быстро переключили на нужный номер.
- Сладкий, если бы я не знала наверняка, я бы подумала, что ты умеешь читать мысли на расстоянии, - тихо промурлыкала в трубку Фрост. Эрика передернуло.
- Что ты имеешь в виду? Послушай, меня волнует один вопрос...
- Нас с тобой больше никакие вопросы волновать не должны, Леншерр, - перебила его Эмма. - У меня новость: хорошая или плохая — зависит от восприятия.
Эрик почувствовал, как напрягается в теле каждая мышца, как натягиваются связки и в висках эхом отдается стук сердца.
- Я слушаю.
- Шоу мертв.
Возможно, на мгновение сердце в душной реберной клетке таки остановилось. Либо у Эрику просто потемнело в глазах и он потерял чувство реальности.
- Что... ты имеешь в виду? - сдавленно выдавил он в трубку. - У тебя был запасной план, о котором ты не удосужилась меня предупредить?
- Не было никакого запасного плана, дорогуша. Мир не вращается вокруг тебя.
- Тогда кто тебе помогал? Кто сделал это?
- Ну... судя по всему, какой-то непутевый таксист, въехавший в Себастьяна, когда тот слишком резко выбежал на дорогу. Он сегодня был в новой квартире, машина врезалась в него прямо напротив входа в подъезд. Не знаю, снабдили ли меня ложной информацией, или он просто поменял планы. Чертов параноик. Но в любом случае, теперь это уже не важно. Какая глупая смерть для такого необычного человека, - Фрост звучала несколько меланхолично, хотя с ней никогда нельзя было быть уверенным. – Я так понимаю, что он истек кровью.
Эрик не мог понять, что ему сейчас нужно было чувствовать: облегчение или злость. Он вообще не понимал, что творилось в его голове, потому что, кажется, все эмоции одновременно решили устроить в его мозгах ритуальные пляски, и Эрик понятия не имел...
Его разрывало на шрапнель, и рука, стискивавшая трубку, тряслась, будто наэлектризованная.
- Похороны через неделю. Не знаю, стоит ли тебе там появляться, но это не мне решать. Я свяжусь с тобой позже, возможно, даже заеду. Очень надеюсь, что это будет последний раз, когда наши с тобой пути пересекутся, - Эмма замолчала и перед тем, как повесить трубку, добавила: - И не делай глупостей, сладкий.
Эрику казалось, будто он в одночасье оказался погребен под остатками дома своего детства, который разбомбили много лет назад. Может быть, это был шок. Он очень давно не оказывался в состоянии шока.
Эрик вытянул перед собой руку и стал наблюдать, как за окном меняет форму пожарный гидрант, как застывают ломаными линиями фонарные столбы, быстро и яростно снимаются припаркованные машины, и вот оно, наконец-то. Самое родное и привычное, вскормленное собственными внутренностями, чувство гнева и ярости, теперь переполнявшее его и дававшее ему почти неограниченную власть над всем металлом поблизости, на всей улице.
Вилки и ложки дергались и парили по воздуху вместе с многочисленной мелочью, портсигарами, пудреницами, зеркалами, ножницами, разрываемые перпендикулярными магнитными полями, линии которых сходились у Эрика на ладони.
Ощущение было незабываемым и одновременно ударом под дых.
- Твою мать, Эрик! Эрик, успокойся. Пожалуйста. Выслушай меня. Успокойся, я прошу тебя, - к реальности Эрика вернул голос Чарльза, звучавший, кажется, одновременно на всех возможных уровнях восприятия. Эрик слышал его, чувствовал вкус этого голоса, его запах, его температуру на кончиках пальцев. Чарльз стискивал его предплечье дрожащими пальцами и остервенело прижимал указательный и средний пальцы к своему виску.
И Эрик вдруг понял, что все вокруг, абсолютно все, не разбегались и не паниковали не из-за того, что были парализованы немым ужасом, а потому что они были просто... парализованы, как застывшие каменные статуи или покрытые пеплом человеческие фигуры Помпей. А Чарльз при этом смотрел на Эрика широко открытыми покрасневшими глазами, потом убрал назад одну из прядей Эрика, выбившуюся из идеально зализанной челки, и сказал:
- Пожалуйста, друг мой. Тебе нужно прийти в себя. Ты должен вернуть все на место, я не смогу долго держать всю улицу в такой состоянии — у меня уже шумит в ушах. Это слишком опасно, ты же понимаешь это. Пожалуйста, Эрик...
По переулку за окном медленно проехала машина, водитель которой даже не взглянул вокруг.
Эрик всегда отлично умел правильно реагировать в экстренных ситуациях, поэтому весь искореженный металл, тут же начал принимать первоначальную форму, насколько это было возможно, а «сбежавшие» ценности вернулись к своим хозяевам и на свои изначальные места.
Ксавье сосредоточенно и слегка хмуро следил за движениями Эрика, и когда Эрик отпустил ощущение двигавшихся шестеренок в его часах, Чарльз один раз шмыгнул носом. Это не дало желаемого результата, потому что через мгновение Эрик наблюдал будто через сгусток тумана в голове, как из носа у Чарльза катится темная, целенаправленная, упрямая капля, вычерчивая прямую линию на его губах и подбородке.
В ту же секунду, когда глаза Ксавье начали закатываться, Эрик подхватил его, успевая сделать это до того, как тот начал оседать на пол.